Память - Страница 101

101

– Не могу с этим спорить, милорд.

«И лучше не надо».

Авакли вышел за еще одним стулом.

Сегодня Майлз экипировался в свой коричневый с серебром мундир Дома, хотя всякий воинский декор на сей раз остался покоиться в ящиках его письменного стола. Он не хотел, чтобы мешанина наград отвлекала взгляд от цепи Аудитора, официально лежавшей у него на груди. Иллиан предпочел приглушенных цветов гражданский костюм: рубашку с открытым воротом, свободного кроя брюки и пиджак, – придававший ему вид выздоравливающего человека на отдыхе. Любезность по отношению ко старающемуся изо всех сил его заменить Гарошу? Если не считать, что Иллиан так часто носил штатское на службе, что сообщение, если таковое имелось, было весьма двусмысленным.

Авакли вернулся в конференц-зал вместе с Гарошем. Стоило Гарошу увидеть Иллиана, и губы его изумленно дрогнули; Иллиан повернул голову и кивком поздоровался с ним: – Здравствуй, Люка.

Низкий голос Гароша смягчился. – Здравствуйте, сэр. Хорошо снова видеть вас на ногах. – И все же он повернулся в сторону и шепнул Майлзу: – С ним все будет в порядке? Он способен это выдержать?

– О, да, – улыбнулся Майлз, утаив, что сам на этот счет не имеет никаких данных. Гарош коротко махнул рукой – «не надо» – и собравшиеся здесь ночью не стали отдавать друг другу честь; присутствие Иллиана могло стать причиной затяжного замешательства, кто именно должен салютовать кому. Послышалось шуршание и скрип, пока все рассаживались по местам, серьезные и внимательные. Адмирал Авакли остался стоять на возвышении возле видео-проектора.

– Милорд Аудитор, – начал он, – генерал Гарош, джентльмены. Шеф Иллиан. – Иллиану предназначался его отдельный, хотя слегка неуверенный, кивок. – Полагаю, ни для кого из вас это не окажется полным сюрпризом: мы обнаружили, что повреждение эйдетического нейронного имплантата шефа Иллиана имеет искусственное происхождение.

Гарош испустил долгий вздох и кивнул: – Я этого боялся. Раньше я еще надеялся, что причина в чем-то более простом.

Майлз и сам, бывало, питал подобные надежды по массе разных поводов; он едва смог удержаться от сочувствия. В своих надеждах на простой исход он тоже, как правило, бывал разочарован.

– Простота – последнее слово, какое бы я использовал для описания этого, – ответил Авакли.

– Значит, мы имеем дело со случаем преднамеренной диверсии, – заключил Гарош.

Авакли пожевал нижнюю губу. – А это, сэр, уже по вашему департаменту. Полагаю, на данный момент я предпочту придерживаться нашей исходной формулировки. «Событие искусственного происхождения». А для объяснения я передаю слово доктору Уэдделлу, который, – над высоко поднятыми бровями Авакли на мгновение обозначилась легкая морщинка, – помог нам проследить всю причинно-следственную цепочку. Доктор Уэдделл, прошу вас.

По этой морщинке Майлз сделал вывод, что Уэдделл-Канаба вел себя как обычно – был просто блестяще умен и отвратительно несносен. И если когда-нибудь он лишится своего выдающегося ума, то, несомненно, весьма удивится тому, какое воздаяние навлечет на него его отвратительный характер. Но Авакли слишком честный ученый, чтобы заявлять о чужих достижениях как о своих собственных. Уэдделл занял возвышение, его аристократическое лицо было сейчас усталым, напряженным и чуточку самодовольным.

– Если вы хотите поглядеть на преступника – непосредственного виновника, так сказать – то вот его портрет. – Уэдделл пробежался пальцами по управлению головида. Над пластиной спроецировался в воздух сложной формы ярко-зеленый комочек, медленно вращавшийся. – Разумеется, цвет – это компьютерная добавка – я тут немного воспользовался привилегией художника, – а увеличение составляет несколько миллионов раз. Это, джентльмены, биоинженерный апоптотический прокариот. Точнее, так я его реконструировал.

– Это… что? – спросил Майлз. – Попроще, пожалуйста.

На лице Уэдделла мелькнула болезненная улыбка – возможно, он принялся обыскивать свою память в поисках односложного слова. Майлз пожалел о том, что выпил последние четыре бутылки пива.

– Маленький жучок, который поедает всякую всячину, – предпринял попытку Уэдделл, рассчитывая на дальнейшую необходимость перевода.

– Не настолько упрощенно, – сухо заметил Майлз. Сидящие вокруг стола барраярцы, понимающие, каково могущество Имперского Аудитора, при таком тоне поежились, а иммигрант Уэдделл – нет. «Никогда не спорь с педантом о терминологии. Потратишь время зря и надоешь педанту.» Ладно, допустил Майлз. – Прокариот. Так. Реконструированный?

– Я перейду к этому через минуту, милорд Аудитор. Его едва можно квалифицировать как форму жизни, поскольку он меньше и проще мельчайшей бактерии, но он выполняет две жизненные функции. В каком-то смысле можно сказать, что он «ест». А именно, он вырабатывает протеолитический энзим, который разлагает белковую матрицу, присутствующую в эйдетическом чипе и еще в некоторых родственных ему и производимых в галактике нейро-устройствах для расширения функций мозга. Он разрушает только это и ничто другое. Затем, поглотив получившиеся в результате питательные вещества, он воспроизводит себя простым бинарным делением. Популяция таких прокариотов, имея в своем распоряжении запас (как это было здесь) протеинов чипа, на которых она сможет кормиться, начнет последовательно удваивать свои размеры в обычной геометрической прогрессии – до определенного момента. Прокариот запрограммирован на самоуничтожение после некоторого количества циклов деления. К тому моменту, как мы получили чип для анализа, почти все они это и проделали, оставив мне миленькую головоломку из фрагментов картины. Еще неделя – и анализировать было бы нечего.

101